Алексей Кривопустов, руководитель Туапсинского филиала поисковой организации «Кубанский плацдарм», недавно вернулся с гор, где вместе с коллегами, поисковиками из Татарстана, провел «Вахту памяти-2015». Для поисковиков вахта памяти – это новые, обретенные с их помощью имена защитников Туапсе.

[quote style=”boxed”]В этот раз еще четверо, пятеро солдат возвращаются с поля своего последнего боя. У них пока нет имен. Но они найдут покой рядом со своими товарищами, они – уже не брошенные в горах.[/quote]

Ими исследовалась высота 398,6 между горой Индюк и долиной реки Пшиш. Именно там, по словам жительницы Тулы Любови Кисилевой, погиб ее отец, солдат Рузавин. Поисковики вызвались помочь женщине. О результатах экспедиции, о том, что удалось и чего не удалось, беседуем с руководителем Туапсинского филиала поисковой организации «Кубанский плацдарм» Алексеем Кривопустовым.

– Алексей, первый вопрос, может быть и не по теме – почему вместе с ребятами из Татарстана?

– В Татарстане не было боевых действий, а людей, готовых и желающих заниматься поисковой работой, много. И они отправляются по местам боев. Хорошо, когда это происходит совместно с местными отрядами, тогда меньше неразберихи. А эти отряды, мы знаем, они работали на Кубани. Серьезные ребята.

– Как вы вышли на «заказчицу»?

– Да это она вышла на всех, включая Президента России и Премьера. Писала и губернатору – везде… Нам никто не поручал эту работу, мы ей сами написали по электронке, что готовы помочь. У нее по документам папа погиб именно там. Мы уже давно работаем с обращениями граждан. В основном, в них звучит один и тот же, главный для каждой семьи вопрос – где лежит наш солдат, помогите найти место захоронения? В списках безвозвратных потерь, которые стали доступны в последние десятилетия, иногда всего три слова – «пропал без вести», иногда – дополнительная информация – «пропал без вести на высоте…», Довольно часто вполне конкретные сведения – «убит, похоронен на высоте…». Но очень часто и эти данные неверны! Списки безвозвратных потерь составлялись в условиях тяжких боев и отступлений, военной неразберихи. Зачастую они утрачены, или не составлялись вообще. Хотя был строжайший приказ – указывать места гибели и захоронения солдат и офицеров. Вот и писали практически все, что попало. К примеру, в списках безвозвратных потерь по четвертому батальону сгинувшей почти полностью под Туапсе 9-й стрелковой бригады, в графе «где похоронен», указано «Туапсинский район, юго-восточнее Туапсе». А все боевые действия велись севернее и северо-восточнее Туапсе, а юго-восточнее – просто Черное море…
Поэтому, хоть и известна высота, но надежды было мало.

– Что вы там нашли?

– Всего на высоте 396,8 обнаружены останки четырех наших солдат. Все «верховые», лежат в направлении немецких пулеметных гнезд, стрелковых ячеек, перед колючкой. У пулеметных точек немцев – масса настрела, колючка сохранилась в земле и деревьях. Совершенно очевидно, что бойцы погибли во время атаки. Были обнаружены фрагментированные останки пятого солдата. Осколки черепа, кости, к сожалению, все раздавлено и растянуто, видимо, лесозаготовительной техникой. Собрали, что могли. А ведь мы подняли только четырех солдат, из почти сотни погибших на этом месте 28–30 ноября 1942 года. Этот участок отработан нами фактически полностью.

– При обнаруженных солдатах были личные вещи?

– Нет, даже обувь снята. Опознать никого не удалось. Обувь, лендлизовскую, видимо, сняли свои, воевать дальше надо, живым – живое… Это было подразделение горных стрелков, хорошо экипированных.

– Вы сказали – верховые?

– То есть – непохороненные. В период страшных боев на Кубани, отступления 1942-го и наступления 1943-го павших солдат даже не хоронили – за очень редкими исключениями. Одиночные могилы – это офицеры, те, кого не похоронить просто было невозможно. Групповые – это, как правило, санитарные «сбросы». В воронки да траншеи. И то – в лучшем случае. Большинство убитых, не говоря уже о пропавших без вести, просто оставались лежать на полях боев. Если они мешали немцам, то их санитарные команды сбрасывали в лощину или овраг (я находил такие сведения в немецких документах). Их обходили стороной, ведь тела начинали разлагаться. Это страшная правда войны.

Соседство смерти было привычным, а хоронить не было никакой возможности. Надо было думать о живых, и выживать, и воевать. И только на это хватало человеческих сил. Нельзя осуждать. Похоронных команд, как таковых, практически не было. В ротах – четверть личного состава. Голод и холод осени, каменная, перевитая корнями земля. Лопат и сил не было, чтобы выдолбить в горной земле окоп, не то чтобы вырыть могилу. И оставались солдаты лежать по склонам и полянам. По сей день мы поднимаем таких – «верховых». Лишь слегка засыпанных перегнившей за десятки лет листвой, и дожди вымывают на свет Божий пожелтевшие солдатские косточки…

Я беседовал со старожилами сел и хуторов, очевидцами, глубокими стариками, которые в войну еще были детьми. Люди не хотят вспоминать об этом, говорить и по сей день.

Один из стариков хутора Островская Щель вспоминал: «Еще в 1944-ом, как южный ветер с перевала подует – так дышать невозможно было. Да и северный тоже. С Каратянского-то хребта…». Бои в том районе закончились зимой 1942 года. Тысячи погибших солдат лежали в горах, в шаговой доступности от сел, хуторов, колхозов. Но и когда война откатилась, этих солдат хоронить было некому. В селах оставались лишь женщины, старики, дети. А первейшей задачей было восстанавливать хозяйство, работать на фронт. Весной 43-го председатели колхозов, по распоряжению военных, иногда выделяли подводы и лошадей, с «похоронными командами» – детьми и стариками. Но что они могли сделать? Да еще с тем, что осталось от солдат, пролежавших в лесу с осени? По свидетельствам стариков – тех, что поближе, обвязывали колючей проволокой, волокли к ближайшим ямам или воронкам, а часто просто складывали в промоины да ручьи, чтобы унесло талыми водами да паводками на поля и луга…

Тысячи солдат стали рожью и хлебом, травой и цветами.

В начале двухтысячных умирала одна очень старая женщина. В 50–60-х она работала приемщицей на заготпункте у станции Гойтх. Перед смертью, не желая уносить такую тяжесть с собой, она рассказала, что на станции всегда стояли два вагона – для костей. Они отправлялись раз в месяц, а то и чаще, на мукомольные заводы. Подразумевалось, что это – кости животных.
Не хочется у людей отнимать надежду. Но подавляющего числа погибших, похороненных, пропавших без вести просто нет. И не осталось их следов. Только наша память.

– А что вы скажете Любови Кисилевой?

– Скорее всего, она будет делать генетическую экспертизу. Ведь четверых, даже пятерых найденных можно сравнить с ее генами. А вдруг произойдет чудо?