Когда-то в Ейске дом ее деда был самым зажиточным в городе. Но после раскулачивания оставшимся женщинам выделили две комнаты в большом особняке. Это Ларисе скупо рассказывали родители. Мама иногда смотрит-смотрит на нее, как она ходит, как двигается, вздохнет: «Совсем не пролетарка!»

Она всю жизнь страдала от своей красоты и особой дворянской стати. В те времена в чести были розовощекие, крепкие спортивные девушки — образ остриженной по уши рабфаковки с известной картины – да. А ее утонченная рука, лебединый поворот шеи, уложенные в прическе волосы, царственная улыбка ну никак не вписывались в стандарт времени. Она ежилась от постоянных взглядов на улице. Так и не привыкла к ним до сих пор. И сейчас, когда Лариса Васильевна Махлова идет по Платановой аллее, к ней притягиваются взгляды. В свои 80 лет она по-прежнему красавица. Не хватает белого кружевного зонтика и кисейного платья до пят. Может, она родилась не в свое время?

Буду артисткой!

Нет, в свое – уверена она. Вся ее жизнь, которая  сейчас, в канун юбилея, снова и снова пролетает перед глазами, доказывает это. Да, хотела стать артисткой. И даже закончила в Краснодаре музыкальное училище — режиссерский факультет. И ее оставляли при Краснодарском театре драмы! Мечтала поставить «Чайку» – ведь ее имя переводится с латыни именно как чайка. Но мама тогда сказала — нет. А они тогда слушали своих мам. Расстроенная, на распутье, поехала на море в Туапсе и здесь познакомилась с интересными людьми, молодыми педагогами, они и пригласили ее в только что отстроенную тогда после войны железнодорожную школу-интернат. Подозреваю, что обалдевшие от ее красоты коллеги, упросили приехать без всяких дальних помыслов. Просто когда рядом  такая красота, есть ощущение, что солнце светит только тебе.

Помню всех

Она всю жизнь отработала в железнодорожной-школе интернате, потом еще четыре года в открывшейся кадетской школе, была классной мамой трем поколениям детей железнодорожников, преподавала русский язык и литературу, и сейчас вот запросто выйти в город – это значит, то и дело улыбаться направо и налево, отвечать на «Здравствуйте, Лариса Васильевна», обнимать, жать руки, спрашивать, хотя если честно, порой не узнает она в бородатых дядях и молодящихся бабушках прежних Сашек, Эдиков, Танюшек. Иногда после бурных объятий, скажет прямо: «Ну не обижайся, скажи честно свое имя — я ж не признаю тебя!» А вот имена и фамилии — помнит! Сразу всплывают в памяти истории, уроки, сцены…

Любовь и порядок

«Знаете, за что мы вас любили? – говорят они ей. – Вы любили порядок. И мы с вами становились другими.  Знали, что все делаем правильно, поэтому и было на душе хорошо. И еще надо было уметь: двойку поставит, а ты идешь к себе за парту и счастливый.» Хотя всегда строгая была! Взгляд – долгий, проникающий до самой сути — это было ее «фирменной фишкой». Она всегда держала паузу, как настоящая прима.

Надо было видеть, как она входила в класс – словно играла спектакль, дети, как зрители в зале, следили на ней, слушали ее, и вдруг, после объяснения темы, она поворачивалась к залу (простите — классу) и говорила: «Света Иванова, прошу к доске!» Именно, прошу к доске. Это ее выражение и поворот головы при этом долгое время еще были в интернате, как сейчас бы сказали, мемом.

И вечерний спектакль…

«Вы – артистка! – однажды выдохнул проверяющий из края, побывавший на уроке, –  стихи читаете, как по радио! Все, затаив дыхание слушают, и я забыл, что тут делаю!» Она тогда улыбнулась и призналась: «Так я ж и есть артистка и режиссер. Несостоявшийся.»

Вот тут она была не права. Еще как состоявшийся. Она режиссировала и ставила такие вещи — какие в голову иному педагогу не могли придти. Например, каждый вечер перед отбоем, она приходила к «своим», садились вокруг и после секундного молчания (выдержанной  и хорошо поставленной режиссерской паузы), она начинала с ними откровенный разговор. Дети знали, что этого не избежать, сначала учились быть откровенными, потом уже ждали  этих минут. Потому что в эти полчаса-час они снова поминутно переживали прошедший день, каждый урок, кто что сказал, подумал, как себя повел. Сейчас это называется сеанс психотерапии. А тогда это были просто их вечерние откровения. Они настолько сближали детей и ее, что к выпуску они становились друг другу ближе, чем родители. Она в прямом смысле знала их  всех как своих детей. Свои сын и дочка были тоже рядом, они выросли со всеми вместе в интернате.

 Пропадала она на работе с 7 утра до 10 вечера, до отбоя. Благо муж был моряк, и дома ее часто никто не ждал.  Но зато, когда он возвращался с рейса, она была вся его.

Такая натура – всему отдаваться полностью. До конца.

Два тазика сухарей

Когда в 90-х все разваливалось, их школу фактически спасла Галина Алексеевна Джигун – она добилась, чтоб в Туапсе на базе школы-интерната открыли кадетскую школу. Практически весь состав педагогов остался. Но специфика уже была другая. Прибавились военные дисциплины, появились воспитатели-военные. И детки — другие. Со всего края, многие из малообеспеченных, порой не совсем благополучных семей. Она, тогда заместитель директора по воспитанию,  пыталась создать им в почти военном интернате что-то похожее на семейный уют. Чем могла помочь оторванным от семьи пятиклассникам, шестиклассникам? Собирала воспитателей-женщин и умоляла: просто быть мягче. Во время самоподготовки подойти и погладить по голове. Поправить воротничок. Поговорить. Не ленилась приехать перед завтраком в столовую и взвесить порции. И, найдя непорядок однажды, потом приезжать каждое утро и взвешивать их.

Однажды в разговоре с ребятами услышала, что для них трудно дождаться полдника — есть хочется! Молодой организм, требует перекуса, а житье в интернате – это же не дома, в холодильник не залезешь. Тогда она договорилась, что в столовой будут сушить для них сухарики и выставлять для всех желающих. «Сколько тарелок выставлять?» – спросили ее столовские работники. «Тазика два,» – не моргнув глазом, ответила она. Эти тазики с сухарями тоже долго потом вспоминали…

Боевые сводки из школ

Сегодня, когда вести из школ напоминают боевые сводки, Лариса Васильевна, просто не понимает – как можно оскорбить ученика? У нее было после «сеансов психотерапии» так, когда что-то у всех накалится внутри, когда они накосячат, и она их жмет и жмет морально, доказывая, что они не правы…  А потом видит: уже исподлобья смотрят, и горят глаза недобрым огнем. Откинется на спинку стула, обведет их взглядом своим фирменным: «Все! Ставим точку. Разбор окончен. Приношу свои извинения за сегодняшнюю строгость!» Тишина, они хлопают глазами и вдруг начинают, перебивая друг друга: «Что вы, Лариса Васильевна, мы сами хороши!»

Неужели сегодня так нельзя? И надо обязательно им  сказать что-то обидное? И разве дело в том, что сейчас другое время?

2 марта Ларисе Васильевне Махловой, педагогу с 43 стажем исполнилось 80 лет. За месяц до юбилея в редакцию начали звонить ее ученики, коллеги, друзья. Мы даже удивились – скромный обычный учитель, такое бывает редко… Но, видимо, все-таки не совсем обычный. Дорогая Лариса Васильевна, мы решили не перечислять фамилии всех обратившихся в газету желающих вас поздравить! Примите поздравления с юбилеем от всех своих учеников, коллег, друзей, всех, кого вы помните и любите. И знайте: вас помнят и любят! Здоровья вам на долгие годы! Спасибо и низкий поклон за вашу любовь к детям, за строгое и доброе сердце!