А потом уж военные историки напишут, что с падением Туапсе в войну должна была вступить Турция. Став союзницей Германии, Турция открыла бы проливы Босфор и Дарданеллы, и в Черное море вошли бы боевые корабли итальянского флота.

Судьба Кавказа оказалась бы предрешена, юг России становился тылом фашистских армий, а танковые и авиационные армии вермахта, находившиеся на голодном пайке, в неограниченном количестве получили бы кавказское топливо. Сталинград и Орловско-Курская дуга дались бы нам гораздо большей кровью. Поэтому в сводках Совинформбюро осени 1942 года ежедневно отмечалось «На Туапсинском направлении идут тяжелые бои». И это звучало оптимистично.

«Директору Туапсинского историко-краеведческого музея. Уважаемый товарищ директор. Посылаю вам свои воспоминания об обороне Туапсе. Они написаны мной на основе фронтовых записей, которые я вел в перерывах между боями. Их трудно назвать дневниками. В них нет широкой панорамы и анализа военных действий, это типичные мемуары солдата – субъективные, иногда близорукие (какой уж там обзор из окопа), иногда не совпадающие с оценками штабных авторитетов. В них могут быть неточности, но нет домыслов и прямой лжи. Секретарь совета ветеранов 272 Севастопольского зенитно-артиллерийского полка (бывшего 574 армейского полка ПВО 18-й армии) Богомягков, г. Жуковский, Московской области.»

Бой будет завтра, а пока…

По солдатскому наблюдению, час отступления много богаче переживаниями, чем время, сгорающее в лихорадке погони за врагом. Малокалиберная зенитная батарея, в составе которой находился сержант Богомягков, стремительно откатывалась от Майкопа. Это происходило тем более быстро, замечает автор воспоминаний, что батарея передвигалась на новеньких ленд-лизовских «фордах», и непривычный вид заокеанских машин не раз становился причиной бомбардировок батареи своими же летчиками. Стояло привычное южное лето – густой зной валил с ног и далекие горы струились в слюдяном мареве неподвижного воздуха. Мчались хорошо укатанными грунтовыми дорогами, иногда спрямляя путь ехали по неубранным кукурузным полям, огибая места возможной засады, пробирались горными дорогами, проложенными лесорубами для трелевки бревен. В общем, направлялись к горам, у которых приказ определил им закрепиться и, если понадобиться – умереть. И называлось это место город Туапсе.

Впрочем, на 30 листах воспоминаний Олега Алексеевича Богомягкова не нашлось места словам о смерти. В 19 лет душа противится таким мыслям, а глаза видят совсем другие перспективы.

У войны в горах – особая стратегия. Здесь бесполезны танки и бессильна артиллерия. Горные хребты делают невозможным создание единого фронта, а лабиринты ущелий поглотят любое пехотное соединение. В горах победителем становится тот, чьи позиции оказались выше.

А выше вершин здесь оставалось только небо. За него, за господство над позициями противника, и шел бой, как за командные высоты. Это означает, что главным врагом окопавшемуся в обороне нашему солдату становились немецкие самолеты. А единственным ангелом-хранителем – он, сержант Богомягков и его зенитный расчет. Их малокалиберная батарея за три с небольшим месяца обороны сменила десятки позиций. Тактика была такая: отстрелялись и – по машинам! А потом они, хохоча (мальчишки же!), с наслаждением наблюдали, как бомбардировщики по часу пикируют на покинутые позиции. Окрестности Шепси, Георгиевского, долина реки Пшиш – до боли родная любому туапсинцу топонимика – вот их дислокация. Поближе к противнику и непременно в горах. «Ведь это наши горы, они помогут нам» – так позднее написал об их надеждах один не успевший повоевать поэт.

Оборона земли начиналась с неба

Из архивных документов теперь стало известно, что в первые 20 суток туапсинской обороны люфтваффе совершали до 400 самолето-вылетов в день. Но это вовсе не значило, что окрестности Туапсе были усеяны обломками сбитых фашистских самолетов. Попасть во время боя из малокалиберной зенитки в бешено крутящийся в боевой «карусели» самолет – такое же везение, как загарпунить спицей пескаря в колхозном пруду. Так об этом говорили на их батарее, о боевых успехах которой не раз писала армейская газета «Знамя Родины». Неточность сравнения была в одном – пескарь был чуть менее опасен, чем пикирующий на тебя «Юнкерс».

Из воспоминаний: «На один сбитый самолет у нас приходилось 350 – 400 выстрелов. Это было заметно меньше среднестатистического результата зенитчиков в Великой Отечественной войне, как я выяснил уже после Победы. Такому блестящему боевому результату есть объяснения. По воле случая многие мои товарищи, что были постарше, еще до войны успели послужить на батарее, обслуживавшей Высшие курсы командиров зенитной артиллерии. Там же военные инженеры проводили исследования боевых возможностей новых типов зениток.

Так что натренированность и хорошая боевая выучка у нас на батарее была на редкой высоте».
Им оказалось по плечу такое, во что не поверит ни один зенитчик, прошедший Великую Отечественную войну. Ведь опытному воину известно, что, во-первых, военный истребитель «Ме-109» никогда не нападает на наземные цели.

А, во-вторых, из-за чудовищных скоростей и небольших размеров попасть в него считали невозможным даже конструкторы зениток. В тот сентябрьский полдень у горы Семашхо они – «стодевятый» и зенитчики 574-го артиллерийского полка – по очереди нарушали свои воинские предписания. «Мессеру» взбрело в голову атаковать небольшой полевой аэродром. Выходя из атакующего пике, он оказался в зоне действия их зениток. Батарея ударила сразу из всех наличных стволов, и под восторженный рев и свист зенитчиков задымившийся «Мессер» пошел со снижением в сторону Индюка.

Отправившаяся на поиски группа вскоре наткнулась на дымящиеся обломки немецкого истребителя и труп летчика в парадном мундире полковника люфтваффе. Его китель был словно вывалян в нагрудных крестах и орденах. Именно этим самолетом батарея открыла свой боевой счет под Туапсе.

Зенитчики спасали положение особенно в первые недели обороны, когда не отдали тогда еще беззащитное небо фашистам. Позднее на смену нашим устаревшим «И-16», прозванным «ишачками» за тихоходность, пришла боле современная техника, и война в туапсинском небе пошла на равных.

Из воспоминаний: «После боя неокрашенные стволы наших зениток всегда покрывала темно-рыжая окалина, от которой, как от забытой на огне сковородки, исходил жар. Бывало, пройдешь промасленной тряпкой по такому стволу, и он на глазах покрывается темно-синим цветом воронения. А масло на тряпке горит, и дым над всей позицией».

Сержант Богомягков держит оборону

В этих фронтовых воспоминаниях на удивление мало батальных сцен. Окопный быт, письма из дома, болезни и гибель товарищей, домино на крышке снарядного ящика и длинные описания природных красот, расстилающихся сразу за бруствером. Мне кажется, что в эти дни сержант Богомягков был не чужд писанию стихов. А если и попадалось в этих коротких заметках описание боя, то исключительно как иллюстрация какого-то утверждения автора или для характеристики его боевых друзей. Полные восхищения и благодарности строки он посвящает бойцам взвода крупнокалиберных пулеметов ДШК А. Пегливаняну и К. Гундакчану, но часто скупое описание боя заканчивается пометкой: «сбили Мессер», «сбили Юнкерс». И чего здесь больше – личной скромности автора воспоминаний, или просто не до того было в разгар боя сержанту Богомягкову, чтобы запоминать перипетии схватки? И все же одна из немногих картин боя позволяет увидеть, как все это было.

Из воспоминаний: «Это село, кажется, называлось Островная Щель (Островская Щель – А.Р.). Мы прибыли сюда на рассвете и сразу же, не мешкая ни секунды, принялись рыть рядом с пушкой узкую щель для укрытия. Но не успели углубиться даже на пару штыков лопаты, как появилась группа из девяти «Юнкерсов-87». Они перестроились в кильватерную колонну, а мы не сводим с них глаз – куда намерены ударить? Прицельные в расчетах установили курсовые углы целей. Хорошо видим, как головной стервятник резким креном на крыло сваливается в крутое пикирование, целясь, наверное, на мост, который мы сейчас защищаем.

Нам уже некогда окапываться. Первые самолеты при пикировании скрылись за деревьями и вскоре на малой высоте внезапно вынырнули из-за крон. По команде дружно и густо заработали все наши зенитки. Часть трассеров прошла мимо, но некоторые снаряды поразили цели. Были видны разрывы сначала на одном, потом на другом бомбардировщике. Но нам некогда смотреть, что сталось с ними: не мешкая, переносим огонь на следующую атакующую волну самолетов. Слышим только глухие взрывы в лесной чаще, а с высокого дерева – громкий и радостный голос батарейного разведчика Бори Тарана: «Горит и падает! Горит и второй». От высокого темпа стрельбы начала дымиться маскировка из какого-то вьющегося растения, обмотанного вокруг ствола зенитки …

Короткая передышка – и мы спешим дооборудовать укрытие. Едва успеваем отрыть окоп на две трети нужной глубины, как слышим команду: «По местам!» Невысоко и поэтому кажется, что очень быстро, прямо на нас летят несколько двухмоторных «МЕ-110». Лейтенант командует: «Длинными – огонь!» И еще у одного стервятника от мотора пошла густая полоса дыма. Налеты в тот день следовали один за другим. К полудню у нас почти не осталось снарядов. Две пушки вышли из строя. Прямо в магазине одной из них разорвался свой снаряд. Осколками ранило наводчика, зам. политрука П. Капустяна и одного из прицельных. У моего орудия перестал работать тормоз отката.

По видимому, вражескому начальству стало известно о нашей батарее. Иначе трудно объяснить, почему головной «Юнкерс-87» из группы, которая вроде следовала мимо, вдруг стал пикировать прямо на нас. Валимся кубарем в только что отрытую щель. Не удержался от искушения и несколько секунд смотрю на летящую прямо на нас крылатую смерть. Отчетливо были видны вдруг ставшие тонкими крылья самолета с характерными изломами и колеса неубирающегося шасси. В нашей батарее по целям теперь работает только одна пушка».
Вот таким был у них один из 150 дней туапсинской обороны.

…Поколению победителей горечи и славы тех лет хватило на всю оставшуюся жизнь. Нам памяти и гордости должно хватить на все наше будущее.