Туапсинка Роза Наконечная жила в Кронштадте в одном доме с той самой Розой Галимовой, история о смерти которой от черствости сотрудников «Магнита» взволновала всю страну. Из первых уст мы узнали страшную историю блокадного детства двух Роз из Кронштадта.
– Здравствуйте! Читала я про Розочку в вашей газете, до сих пор плачу! Подруженька ведь это моя, соседка! – пожилая женщина едва справляется со слезами, но продолжает. – Я ведь во время блокады жила там же, в Кронштадте. А потом наша семья переехала в тот дом, где жила Роза Галимова.
Ее настоящее имя – Раушана (В переводе с персидского – Лучезарная – О.С.)… До чего же добрый, отзывчивый человек был! Так получилось, что новость о том, что какая-то блокадница умерла в Кронштадте из-за того, что ее заподозрили в краже масла, я узнала по телевизору. Тогда никто имени не назвал, а у меня сердце изболелось – многих ведь знала, многие там и остались жить, в Питере, в Кронштадте. Стала звонить своим подружкам-блокадницам, заодно и с годовщиной снятия блокады поздравить. Никто ничего не знал! И вот беру в руки «Туапсинские вести», там как раз было про то, как нас, блокадников, глава города Туапсе чествовал, и вдруг попадается заметка о случае в Кронштадте, про Розочку нашу…
Голос в трубке телефона замолкает. И я понимаю, что никакие мои утешения, никакие «простите» не смягчат горечь слез, не извинят нас, сегодняшних, допустивших грубое неуважение к сединам, к Памяти. Но все-таки, мы продолжаем разговор. Позвонившая женщина – Роза Михайловна Наконечная, теперь туапсинка, но навсегда – жительница блокадного Ленинграда, связанная навеки узами братства с теми, кто познал вкус блокадной пайки хлеба.
И разговор об этом братстве, о страшном блокадном детстве, о дружбе и верности, о правде мы продолжили, побывав в гостях у Розы Михайловны.
Дом с круглой печкой
– Жили мы в старом, петровском доме в Кронштадте, — прокладывает лоцию по фарватеру времени Роза Михайловна. – Папа служил на одном из катеров, курсировавших между Кронштадтом и Ленинградом. А мама работала в госпитале. Так что дома мы оставались одни – я, которой едва исполнилось шесть лет, и трехгодовалый братишка. Вот вы оставили бы таких маленьких одних, когда в любую секунду могла начаться очередная бомбежка? А до ближайшего бомбоубежища – нужно было пару дворов миновать? Но мама зарабатывала продуктовые карточки, без которых в блокадном городе тоже – смерть…
Тот самый петровский дом был построен очень странно – с одной стороны у него было пять этажей, с другой – четыре. Квартира Розы располагалась с пятиэтажной стороны. И потому, чтобы попасть в бомбоубежище, нужно было преодолеть целую анфиладу ступенек, тем более, что этажи-то были высокими, не то, что сейчас. И держать крепко братишку, тогда еще пухленького, за ручку. А у девочки был врожденный порок сердца, с которым даже ходить быстрым шагом было трудно. Спустя годы, в 1979 году, делая ей операцию на сердце, наш чудотворец от кардиохирургии Лео Бокерия удивится: как вообще столько лет прожила, да и пережила столько!
– Как же противно гудели фашистские самолеты! – продолжает рассказ Роза Михайловна. – Мы научились распознавать их до объявления тревоги. Конечно, какое-то время за нами присматривала в убежище мамина подруга, у которой трое детей было. А потом мы просто перестали туда спускаться. Потому что не могли.
И за этим коротким предложением весь ужас, который пережили все дети блокады. Их просто не держали ноги от голода. Просто…
– Мама, уходя на работу, всегда переживала, что мы можем угореть – труба от круглой печки в нашем доме проходила по потолку квартиры. Строго наказывала, чтобы форточка была чуть приоткрыта. Мне тоже было страшно, и потому форточка всегда была настежь, а в комнате гулял холодный снежный ветер. Жгли все. И сейчас, закрыв глаза, я вижу нашу комнату с круглой печкой, комнату, в которой только кровать и стул…
«Никуда не ходите, съедят!»
Недалеко от петровского дома был детский сад «Металлист». А возле него росла лебеда. Туда маленькая Розочка частенько ходила за «урожаем», лебеда шла в пищу как деликатес. Но мама, узнав, куда дочка ходит за добычей, испугалась и строго наказал:
– Не смей туда ходить! Съедят.
После страшного откровения известного на весь мир Даниила Гранина о том, как приходилось выживать блокадникам, через что переступать, вроде бы ничто не должно удивлять. И все же…
– Там, у этого садика, жил бобылем мужчина. У него когда-то собаки были, такие славные, – продолжает откровение Роза Наконечникова. – А потом он их съел. Ну, и поползли слухи по району, что, мол, он детей ловит и ест. Не знаю, правда это или нет. Может, так нас родители пытались просто обезопасить от голодного обморока и смерти на улице? Только выходить из дому запрещалось строго-настрого. А вот о том, что кошек поели – правда. Ни одной я не видела, пока блокаду не сняли.
Впрочем, мудрая мама двух несмышленышей, наверное, оберегала их и от другого. Например, от страшной картины умерших от голода или замерзших на улице блокадников. Мать, а теперь и память, помиловали Розу от этих воспоминаний.
Спасенные из огня
Неподалеку от дома с круглыми печками стоял деревянный дом, напротив которого размещался военно-морской завод. Понятно, что этот стратегический объект бомбили особенно часто. И вот в одну из таких бомбежек деревянный дом полыхнул. Да так, что искры и горящие головешки долетали до дома, в котором на самом верхнем этаже сидели два маленьких ребенка – Роза и ее братишка. Форточка, как велела мама, была открыта…
– В комнату через эту форточку и попал огонь, – даже спустя годы Роза Михайловна заметно волнуется при этом воспоминании. – Стали тлеть занавески, трещали стекла на окнах. А мы с братишкой сидели, словно парализованные страхом. К счастью, папин катер стоял недалеко. Заметив пожар, он помчался что было сил, а вместе с ним бежали люди к горящему дому. Помню только папины руки, которые крепко прижимали меня к груди, вынося из горящей комнаты. У папы была мокрая одежда – его поливали водой, перед тем как ему войти в дом. Кто вынес брата, я не помню.
Вот так и пришел конец петровскому дому с круглыми печками. И как-то так получилось, что практически после этого была снята блокада. В январе 1944 года мама вывезла детей на запряженной в сани лошади по замерзшему озеру в Ориенбаум, вернее, в присоседившуюся к нему деревеньку. Там Розочка впервые села за школьную парту в свои девять лет. Но это не засчиталось, и потому в сентябре она снова пошла в первый класс, во второй раз.
– Победу мы встретили на проспекте Обуховской обороны в Кронштадте, – вспоминает Роза Михайловна. – Все обнимались, целовались, смеялись и плакали. Наша семья, пожалуй, была одной из немногих, из тех, что можно было пересчитать по пальцам, которая пережила блокаду без потерь – все выжили. Но война продолжала преподносить сюрпризы – уже после отгремевших салютов Победы мы вдруг получили папино письмо-треугольник, которое, судя по штемпелям, шло из Ленинграда в Ленинград не месяц, не два и даже не год.
«Была я в том «Магните» на Широкой»
– Улицу Широкую в Кронштадте я очень хорошо знаю. Ведь часто ездила туда, к брату, – говорит Роза Михайловна. – Он жил в нашей квартире, а по соседству жила Роза Галимова, тоже пережившая ужас блокады. Она жила одна, не было у нее ни мужа, ни детей. Потом, спустя годы, к ней переехал племянник Валерий, его, кстати, показывали по телевизору, когда передачи были про этот страшный случай. Уж как она была рада, как заботилась о нем! А он, в свою очередь, не жалел ничего для тети Розы. Когда мы с ней ходили в магазин, то я экономила, а она покупала все подороже, получше.
Бывала в злополучном супермаркете и Роза Михайловна. Но, раньше, на несколько лет, наверное, поколение хамов тогда еще не дозрело до рабочего возраста. И – слава Богу! Может, и этот горький случай кому-то пойдет в урок?
…Розе Михайловне Наконечной восемьдесят лет. Но, как и многие ее ровесники, вопреки страшным испытаниям, выпавшим на их долю, она прекрасно выглядит. Наверное, так судьба хочет хоть как-то извиниться за боль, голод и слезы, за несостоявшееся детство. Она пережила много. Из троих детей, опять-таки, волею судьбы, с ней осталась лишь дочь. Зато у нее прекрасные внучка, правнучка! С ней ее настоящее и будущее, а прошлое она, как заветное сокровище, хранит в картонной папке – письмо-треугольник отца, газетные заметки о тете-враче и старые фотографии.
– Да, мы – дети Кронштадта, дети блокадного Ленинграда многое пережили, – говорит Роза Михайловна, провожая нас до двери. – Но наш город-крепость не покорился. Мы победили. И это – главное.
А для нас, поколения внуков и правнуков этих детей, главное, не потерять то, что они оставляют нам – Память.
