Когда в феврале 1945 года на Ялтинской конференции трех держав решалась судьба Европы,  маленькая Светочка Талат только отходила от оккупации.  В Севастополь ее вывез отец-военный. Однажды он сказал: «Хочешь посмотреть на англичан? Самый главный у них – толстый с сигарой».

 

На всю жизнь запомнила она и Черчилля, и все, что было тогда вокруг него. Сегодня, в канун годовщины Ялтинской конференции 1945 года, Светлана Ивановна Талат рассказывает.

– Все началось с того, что однажды отец пришел домой с военным, они сидели, пили чай и обсуждали какую-то «англичанку». Мы все жили в одной комнате, поэтому, когда отец был дома, чтоб не мешать ему, дети забирались под огромный круглый стол, там тихонько играли, на нас не обращали внимания. И в тот день я слышала, как отец говорит: «Англичанка» опять гадит.» Нам, детям, и не дано было знать, что это крылатое выражение русской дипломатии. Изначально его приписывали полководцу Суворову. Оно обозначает суть коварных действий Великобритании. Это выражение живо до сих пор. Ну а тогда мы все гадали – какая такая англичанка?

А оказалось, они обсуждали поведение английских моряков и журналистов. Вместе с Черчиллем прибыла его морская гвардия для охраны, и одному кораблю разрешили зайти в бухту. И что делали моряки? Кидали на набережной булки белого хлеба в море. И наблюдали, как дети, старики, калеки кидались в эту воду за булками. Гогот стоял, людей фотографировали, в общем, неприглядная картина. Отец и все, кто имел отношение к военной службе, были удручены. Охрану не выставишь, людям голодным не запретишь кидаться за хлебом.

– В Севастополе был голод?
– Голодно, как везде после войны. Отец, конечно, работал и получал хороший паек. Но нас было много: мама, мы с сестрой и дедушка. Есть хотелось всегда. Думаю, многим жилось еще хуже. Сам Севастополь представлял из себя страшную разрушенную картину. Город-то в свое время был отстроен из белого инкерманского камня, и вот эти белые руины кругом напоминали снег, как будто все было присыпано то ли снегом, то ли белым пеплом. Мы жили в районе Малахова кургана на проспекте 25 Октября (сейчас – проспект Героев Севастополя). Там отстроили для военных три двухэтажных дома. В нашей квартире жил командующий Черноморским флотом, его водитель и наша семья. Все занимали по одной комнате. Кухня общая.
То, что в Ялте происходит событие мирового масштаба, а как известно, во время Ялтинской конференции произошел передел границ Европы, мы, дети, конечно, не знали. Но на следующий день после этого разговора про «англичанку», отец нам говорит: «Завтра на Малахов курган приедет делегация из Англии, если хотите, приходите посмотреть на англичан. Но я вас прошу: если сможете, ничего у них не берите.»

– Так и сказал – «если сможете?»
– Да, отец ведь понимал, что мы дети, и все возможно. Мы пообещали. Еще он сказал: «Там будет толстый с сигарой во рту – это их главный!» Может, он хотел, чтоб мы тоже приобщились к историческому моменту и запомнили его? К назначенному часу мы, дети с этих трех домов, прибежали, никакой парадной формы – кто в чем. У меня, помню, на одной ноге была туфля, а на другой – ботинок. Не было пары, уж забыла, почему.
И вот едет кортеж. Легковые автомобили и два небольших грузовых бортовых грузовичка. И народу высыпало! В основном, люди с фотоаппаратами, кинокамерами – крутят ручками, вспышки… А мы стоим, как вкопанные, смотрим.

Из мемуаров Уинстона Черчилля: Визит в Севастополь

После завершения Ялтинской конференции Уинстон Черчилль отправился в Севастополь, чтобы познакомиться с памятниками истории Крымской войны.  В мемуарах «Вторая мировая война» премьер-министр напишет: «Мне захотелось посмотреть поле битвы у Балаклавы. Днем 13 февраля я побывал там вместе с начальником штабов и русским адмиралом, командующим Черноморским флотом. Оглядывая местность, можно было представить себе ситуацию, с которой столкнулся лорд Раглан около 90 лет назад. Мы посетили его могилу утром и были очень поражены заботливостью и вниманием, с которыми за ней ухаживали русские».

Побывал Черчилль и на Сапун-горе, откуда открывается вид на «Долину смерти», где в 1854 году погибла бригада легкой кавалерии, гордость британских вооруженных сил. Используя карты, премьер-министр реконструировал драматические события почти вековой давности. В Севастополе премьер-министр посетил также Панораму и крейсер «Ворошилов».

 

 

– И какие они были?
– Первое, что бросилось в глаза – хорошо одетые! На всех одинаковые костюмы типа френчей из дорогой ткани, что-то наподобие плащей-накидок. Ветер дунет – и развевается красная подкладка. Мы шепчемся: «Как наши знамена!» Главный англичанин, тот самый, толстый и с сигарой, из легковой машины не вышел. Ему открыли дверцу, он спустил ноги на землю, так и сидел. А у грузовичков откинулись борта, и люди, стоявшие рядом, обнаружили, что там – ящики с печеньем, конфетами, и стали нас подзывать. Мол, угощайтесь! А мы же слово дали – стоим! Потом они достали кукол. Настоящих! Я таких вообще не видела. Мне бабушка из тряпки куколку делала, помню, рот нарисовала, а получился кривой – до уха. Я расстроилась, а бабушка говорит: «Ничего, она улыбается!» Вот с этой куклой я пережила войну. А тут – настоящие, глазастые, кудрявые! И одна девочка не выдержала, побежала к машине. Ох, горе! Она задрала подол, и ей начали насыпать туда печенья, конфет. А подол-то рваный, и пока она, бедная, бежала обратно, конфеты-то у нее сыпались из дыр и сыпались. И что она донесла до дома – не знаю. Но мы ее потом заклевали. И обзывали, и даже били, едва она выйдет во двор. Жестокие дети, еще и предательницей называли.

– А что англичане?
– Были недовольны! Когда они начали было нас подзывать – веселые были, а поняв, что массового угощенья не получится, скисли. Постояли несколько минут, тут им Черчилль что-то сказал, захлопнул дверцу машины и уехал. И они засобирались! Стали упаковывать свои ящики с конфетами и печеньем. Сволочи. Я так понимаю, если вы приехали угощать, так оставьте все детям, пусть они и не подбежали сразу к вам. Ан нет! Забрали все сладости, увезли с собой.
Не знаю, дошло ли это до главнокомандующего, или отец просто так сказал, но на следующий день пришел домой с огромным кульком: «Светка, это тебе от товарища Сталина передали за ваше правильное поведение!» Мы потом две недели сытно жили, а мама с папой называли меня кормилицей. Конечно, это не Сталин, но, думаю, от начальства папиного было какое-то поощрение. А может, они специально эту акцию задумали и нас подготовили, чтобы показать англичанам, какие у нас, советских, дети, стойкие.
Через некоторое время он пришел и говорит: «Ну, Светка, видел тебя в английском журнале, на блестящей бумаге всех вас сфотографировали!» Это репортеры в журнале отчет о поездке тиснули. Вот бы разыскать этот журнал! Папа сказал, что там был заголовок: «Этот народ победить нельзя».
Потом, со временем, пришло понимание, очевидцем и участником каких событий я стала в детстве благодаря отцу.

– А кем был ваш папа?
– Он еще до войны закончил высшую военную Ленинградскую академию. Папа знал много языков, по образованию был морским баллистиком, позже он работал по ракетам С-300. После академии был направлен на Дальний Восток (считалось, что именно там начнется Вторая мировая война). Там родилась моя сестра Люда. А однажды летом нас отправили к бабушке в село под Днепропетровском. И вот там мы встретили войну. Прошли оккупацию. Мои двоюродные братья – мальчишки совсем – были связными в партизанском отряде. Часто меня брали с собой на задания, только я не знала, что это задания. Они шли к насыпи и считали вагоны с вооружением, смотрели, по какой ветке идут поезда. Им потом надо было передавать эти сведения в отряд. Бабушка и дедушка работали – немцы заставляли, я, совсем маленькая, была на попечении братьев. С нами была еще одна сестра. Ее немцы угнали в концлагерь. На моих глазах. Мальчишек заподозрили в чем-то, избили до полусмерти, трогать не стали, думали – умрут. А сестру с печки за волосы стащили. Я бросилась вниз, укусила полицая, он швырнул меня в стену, потом схватил за ногу и поднял: «Сейчас разможжу голову щенку!» Бабушка кинулась ему в ноги, сапоги целовала. Он деду руку прострелил и ушел. Сестру увели. Ее только после войны вернули из Германии, папа помог. Сразу после освобождения к нам прибыл военный – за мной. Увидел, что дед раненый, забрал и его. В Севастополе, где тогда работал папа, деду сделали операцию – отрезали кисть руки: гангрена.
После Севастополя мы жили в Германии, в Вене, отец работал с немецкими архивными документами. Последнее наше пристанище – город Энгельс. Там папа в возрасте 48 лет умер. Много работал, себя не берег.

– Как сложилась ваша судьба?
– Мы с сестрой выучились, она стала врачом, я – педагогом. После войны у меня обнаружился порок сердца, лечили, щадили. Помню, когда мы в школе проходили «Молодую гвардию», папа специально меня в санаторий услал. Что б лишний раз не травмировать.

– А откуда такая странная фамилия – Талат?
– Из Кипра. Мы же кипрские греки. Видите, я сейчас седая, а была соломенного цвета. Все кипрские греки рыжие разных оттенков и голубоглазые. В 19 веке мои бабушка и дедушка бежали в Россию, чтобы пожениться. На родине из-за разницы вероисповедания было нельзя. Богатые были, счастливые, семь детей нарожали, мой папа был последним ребенком. Бабушка родила его в 60 лет. У нас в роду были и ярко-красные, и огненно-рыжие и светло-соломенного оттенка, но у всех глаза голубые. Всем детям бабушка и дедушка дали образование, революция разметала семью. Но это уже совсем другая история.