Неисповедимы пути Господни, особенно, когда Он берется спасать человека от его глупости.
Моя привычка засовывать в рот пук завернутой в бумагу сухой травы и поджигать ее, к концу 80-х уже перестала быть милой странностью или мужской слабостью. Я поймал себя на том, что удовольствие приносит только первая сигарета дня. Остальные 29 – это лишь способ уйти от мук никотиновой абстиненции. Каждые 20-25 минут мне необходимо было закурить, и это превратилось в автоматическое действие, которое я уже не замечал. Вернее, замечал на следующее утро, когда кашель выворачивал меня, как мешок пылесоса, наизнанку. Легкие были забиты мерзкой желто-коричневой слизью, и от мук удушья спасала только сигарета. Вот это я и называл наслаждением первой сигареты дня.

Постепенно табак делал недоступными самые важные и приятные проявления жизни. Работа управленца – это заседания, мозговые штурмы. Но когда штурм затягивался, из бойца я превращался в зрителя, который если что и ищет, то только способа благопристойно улизнуть покурить. Тогда мы еще не разучились смотреть фильмы в кинотеатрах, но двухсерийные фильмы для меня стали недоступны. А тут еще в стране вдруг разом исчезли табачные изделия. Пачку махорки меняли на три бутылки остродефицитной тогда водки и считали сделку большой удачей. Быстро просекшие рыночную конъюнктуру бабуси начали торговать окурками – десятками, кучками, стаканами… Высокомерные интеллектуалы и интеллектуалки, аристократично выкуривавшие сигарету только до середины, теперь не стеснялись стрелять закурить у незнакомых прохожих и подбирать окурки с тротуара. Осатаневшие курильщики начали перекрывать дороги, и в стране запахло никотиновыми бунтами и баррикадами. Это была настоящая наркотическая ломка.

Я приехал в город детства, везя школьному другу бесценный тогда подарок – блок болгарских сигарет. Незабвенный Колька Бешеный вырос в степенного доктора Красовского, под ланцетом которого находилось все сосудистое отделение горбольницы. У него предстояла какая-то несложная операция, ждать его в пустом кабинете было тоскливо, да курить уже хотелось. Колька любезно проводил старого товарища до нужного места.

– Да не прячьте вы – казенные пижамы, черти, прожжете, – сказал он досадливо, открыв дверь в душевую комнату. Я застыл на пороге… Мертвенный больничный свет озарял жуткую картину: два десятка калек – безногих, безруких, обвисших на костылях или неустойчиво запрокинувшихся на спинки инвалидных кресел. И каждый, по- своему приспособившись к своему увечью, жадно и часто затягивался табачным дымом… И не было в этом одинаковом всюду ритуале перекура известного мужицкого уюта, атмосферы душевного общения, а только жадность, болезненный надрыв и какая-то окончательно смирившаяся безнадежность.

– У кого-то слабость курение, а у меня – курильщики, – зло сказал Колька. – Практически у каждого облитерирующий эндартериит. Но я бы диагноз другой поставил, жаль – не психиатр. И саданул дверью.

Кто сказал, что больные любят посудачить о своих недугах? В этой курилке сосудистого отделения о главном недуге молчали, как в доме повешенного не говорят о веревке. Кого убеждать во вреде курения? Могучего кубанца Василия Охрименко, который в кабине своего гусеничного трактора смотрелся, как Тарас Бульба в «Запорожце»? Но это было когда-то, а теперь его мощный торс неуверенно привалился к спинке кресла, а пустые штанины пижамы приколоты булавками под мышками.
Василий Максимович вспоминает, как вроде совсем недавно сердце щедро питало его огромное сильное тело кровью. Но бесконечные сигареты сделали-таки свое дело. Никотин спровоцировал стойкий спазм сосудов и одновременно вызвал повышенную вязкость крови. В результате резко ухудшилось кровоснабжение конечностей, и, чтобы избежать гангрены, доктор Красовский ампутировал ему обе ноги… Заставил его побожиться здоровьем своих детей, что бросит курить. У охрименковой клятвы жизнь оказалась короткой. Теперь Василий Максимович ждал очередной операции, после которой он лишится руки. Вот этой, поросшей мощной рыжей шерстью, сильной, умелой.

– А щоб тоби повылазыло, чортова дитына, – в отчаянье говорит он себе, и сигарета дотлевает в его огромных пальцах. А мне кажется, что это истаивает табачным дымом его тело.

Эта судьба оказалась не самой трагичной. В сосудистом отделении было около ста коек, и после операции доктор Красовский, сохраняя анонимность, познакомил меня еще с несколькими человеческими драмами.

Эта подлая болезнь умеет выбирать свои жертвы. Она пускает жизнь под откос на самом ее ликующем отрезке.
Я смотрю на фотографии, которые Олег Петрович подарил Красовскому. Вот он, солист танцевального ансамбля «Казачок», парит над сценой в прыжке. Вот он на рыбалке – сухое ловкое тело, на заднем плане – хлопочущая у костра жена. Первый удар облитерирующий эндартериит обрушил на него на 14 году курения. Сначала – необычная зябкость ног, затем –перемежающая хромота и боль в мышцах. Путь до первой ампутации оказался короче короткого. В течение 11 лет эндартериит частями откромсал от его тела обе ноги, а от души – ушедшую жену. Самым постоянным в его судьбе оказался проклятый табак. Только Олег Петрович приспособился к жизни в четырех стенах, стал сносным часовщиком – пришла пора расставаться с руками. После войны фронтовиков – инвалидов без рук и без ног называли «самоварами». В конце 80-х это слово произнесла старенькая санитарка, на попечение которой после последней операции попал Олег Петрович. Очнувшись от наркоза, он попросил у санитарки помочь ему покурить…

– Это классический сценарий болезни для тех, кто смирился со своей слабостью, не махнул на себя рукой, – говорит Колька. И долгим взглядом сверлит мне переносицу: – У тебя, случаем, ноги не мерзнут?..

От эндартериита нельзя излечиться. От него можно либо умереть, либо бросить курить и тем остановить сползание к операционному столу. Лучше перемучиться неделю и освободиться из никотинового плена, чем мучиться в инвалидной коляске всю жизнь.
Я не отдал тогда Кольке приготовленный подарок. Вечером того же дня, на пустыре, где, может быть, 15 лет назад я выкурил первую папиросу, сжег нераспечатанный блок сигарет. Чтобы, Боже упаси, он не попал в чьи-то руки. Так я в один день покончил со своей привычкой. А ноги у меня до сих пор не мерзнут.